ИВАНОВ Олег Евгеньевич
Теофраст Парацельс как историческая параллель к Кену Уилберу.

Аннотация

В статье делается попытка найти культурно-исторические истоки современных исканий целостного знания, в частности, интегрального подхода Кенета Уилбера.

Взгляд Кенета Уилбера трактуется его сторонниками как некий заново осуществлённый синтез важнейших достижений в области философии, науки и практики. Однако, настоящее место интегрального подхода в сфере знания и практики можно определить, обратившись к творчеству предшественника Уилбера – Теофраста Парацельса.

Основные идеи Уилбера с соответствующими историческими поправками уже проигрывались в культуре Возрождения.

Имеющийся у Парацельса взгляд на синтез знания означал в реальности выход за рамки как философии, так и науки в область маргинального.

Пределы этой схемы Уилбер не преодолевает.

Слово «целостность» для многих и многих звучит едва ли не магически. Люди устали пребывать на маленьких островках своих частных верований, научных специализаций, профессиональных занятий, даже разделение полов представляется чем-то ограничивающим нашу подлинную природу. Хватит каждому сидеть в своей клетке, пора интегрироваться- вещь как будто бы самоочевидная. Неопровержимую для сознания сегодняшнего простолюдина формулу: «лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным» вполне можно дополнить утверждением, что лучше быть целостным, нежели частичным. По силе и глубине последняя мысль по крайней мере не уступит первой. Но давайте вспомним, что для христианина бедность, например, если она сопряжена в его конкретном случае со спасением души будет предпочтительней богатства. Так может быть и у целостности не столь уж безусловное благо, то есть возникает вопрос, не частична ли сама целостность в общем горизонте человеческого существования?

  Я не собираюсь здесь оспаривать основные положения теории Кена Уилбера и его последователей. Было бы просто нелепо критиковать холизм как таковой в журнале холистического направления. Моя задача другая: показать границы холизма как определённой части, именно части культуры, ни в коей мере не имеющей прав претендовать на универсальность. Всем этим заниматься конечно же никому не возбраняется и более того для таких занятий есть очевидные основания. Но наверное всё-таки лучше знать чем именно ты занимаешься, задаешь ли перспективу дальнейшего исторического движения или пребываешь в его маргинальной сфере, в некоей заводи, сторонней основному течению реки. Хотя, возможно именно в заводи, а не на стремнине лучше удаются определённые дела, например, рыбная ловля.

  Если говорить, избегая метафор, то неклассическая медицина может быть успешней классической или традиционной, но всё равно она будет сохранять только периферийное значение. Знахарство, например никогда не преодолеет порога европейских университетов, оставаясь параллельным миром, к которому будут обращаться и получать там исцеление пациенты. Знахари действительно «холисты», ибо методы их воздействия предполагают преодоление порога между физической и метафизической реальностью. Но наш аргумент может показаться неуместным. Ведь Уилбер не деревенский колдун. Он оперирует понятиями современной науки и его теория претендует на некую метанаучность, в которой разобщённое сегодня знание приобрело бы наконец единство. Как будто бы в этом смысле его теория приобретает как раз магистральное, а не периферийное значение. Но дело в том, что всякое целое состоит из частей. Данное утверждение является едва ли не тавталогичным. Стало быть, если методология Уилбера претендует на целостность, она должна удерживать в себе в качестве своей части логику каждой из составляющих этого целого. При том смысловое содержание этих частных логик в пределах искомого целого не должно быть потеряно или обеднено, даже в том случае, если интегрирующая форма сознания сама имеет внелогический характер.

Приведём пример, пусть к холизму прямого отношения не имеющий. Горькая усмешка одного человека может сказать другому больше, чем целый монолог, в котором выражено сомнение или сожаление. Но она должна быть настолько выразительна, чтобы не потерять ничего от содержания монолога. Но вернёмся к логике и остановимся на философии, о которой много говорит Уилбер, чтобы проверить возможно ли применительно к ней соблюдение этого условия при попытке создать интегральное знание . Можно ли вслед за Уилбером утверждать, что каждая философская система содержит в себе частицу Истины и дело лишь за тем, чтобы синтезировать их? В том-то и дело, что нет. Каждая настоящая философская система представительствует за всю Истину, не мешая автору другой системы создавать отличное от первого изображение Истины. Платон не мешает Аристотелю, а Гегель Канту. Каждый из них высказывается до конца и рисует универсальную картину мира. Соединить Платона с Аристотелем или Декарта со Спинозой в нечто «интегральное» совершенно невозможно. Здесь скорее можно говорить об отношении одной философской системы к другой как целого к целому.

  Логика, построенная на отношениях целого и части здесь просто не работает. Брать из каждой системы то, что понравилось «интегратору»-значит порождать в итоге в итоге эклектическое смешение, а не синтез. И никакие интегральные схемы, претендующие на предельную универсальность здесь не помогут, так как всякая такая схема будет только одной из возможных схем, т.е. носить частный характер Никакой общей логики, объединяющей логики отдельных систем быть не может. Автор каждой работает на пределе возможностей интеллекта и «интегратор», если окажется настоящим философом, создаст только очередную систему, стоящую в ряду других, а не «систему систем», способную объединить все другие. Последняя была бы доступна только сверхчеловеческому уму. Можно, конечно взять в качестве такого сверхчеловека индийского йога. Но тогда придётся забыть о философской логике ибо мы окажемся в ситуации несовместимых духовных опытов. Интегральная йога способна заместить собой философию, но совместить в себе логические достоинства европейских философских систем она не может. Шри Ауробиндо и Гуссерлю говорить между собой не о чем в силу одного только различия культурных языков. Уилбер последнего обстоятельства в расчёт не принимает, выступая от имени некоего всечеловека, для которого восточный и западный миры не более чем модификации единого человеческого начала. Но дело в том, что такого всечеловека в реальности нет Если вспомнить здесь о Канте, то идея целого вполне может и должна присутствовать в мышлении, но именно только лишь как идея, которая на практике будет означать возрастание полноты, но такой полноты, которая есть полнота различий. Если говорить об истории европейской культуры, то именно процессы специализации составляют её сущностную характеристику и центральную линию развития. Теология, философия, юриспруденция, медицина, художественное творчество и т.д. существуют как отдельные направления человеческой деятельности, взаимодействуя между собой в стенах университетов и иных сообществ, но не сливаясь друг с другом, не создавая интегративных форм. Если вернуться к философии, то будучи образом мира как целого, она в то же время заявляла о своей частичности в отношении других наук. Метафизика существовала наряду с физикой, этикой и т.д.

  Были конечно времена, когда поднимались настоящие бунты против всей этой разделённости и человек хотел всего сразу, желал единым взглядом окинуть вселенную, идти по одной широкой дороге, а не теряться на отдельных тропинках. Это конечно же эпоха Ренессанса, время гениальных одиночек типа Леонардо да Винчи, столь много соединившего в своей личности. Но в связи с Уилбером нас больше будет интересовать Парацельс, деятельность которого, возможно являла собой, первообраз холистических практик.

  Парацельс не изобретатель и художник как Леонардо, он по роду своей деятельности алхимик и врач, но это так же говорит о живом, непосредственном контакте с природой, идеологом которого выступил называющий себя изобретателем Леонардо. Как и Леонардо, он с пренебрежением относится к книжной учености и опирается на собственный опыт. В этом смысле его знание так же как и у великого флорентийца является эмпирическим. Он производит свои действия исключительно с природными объектами, и связывает свои теоретические рассуждения только с ними. Но на этом сходство Парацельса с Леонардо заканчивается. В своих действиях он видел совершенно иной смысл и пафос его был иной.

Парацельс самым решительным образом не признаёт схоластики, в которой принцип дифференциации знания был сильно выражен и связанной с ней метафизики. Однако, он не только не порывает с Церковью, но постоянно говорит о своей вере. Расставшись с другими книгами, он твердо, хотя конечно весьма своеобразно, держится сказанного в «книге книг» — Библии, тем самым сохраняя так или иначе внутреннюю связь с живой Истиной. Это первое обстоятельство, которое дает шанс его учению называться философией, так как именно философское знание всегда было реальным выражением того, что сегодня называют интегративным методом. Быть философом для Парацельса и значит стремится к максимальной целостности не только знания, но и самого своего бытия в мире.

Парацельс говорит о вере как необходимой предпосылке философского знания. Во второй книге собрания его трудов, названном «Магический архидокс», которая так и называется «Оккультная философия», он говорит о «трех принципах» этой философии. «Первый есть молитва, которой соответствует следующее изречение из Священного Писания: Просите и дано будет вам; ищите, и найдёте; стучите и отворят вам» Посредством этой молитвы должны мы искать Господа и предано веровать его обетам. И если будем творить её чистым сердцем и духом, -дано нам будет и обретём то, что ищем, и всё, что прежде пребывало оккультным и тайным, будет отверсто и явлено нам. Второй принцип есть вера, способная поднять горы и ввергнуть их в море, ибо для уверовавших нет ничего невозможного, как говорил Христос. Третий принцип заложен в нашем воображении, которое впоследствии возгорается в сердцах и надлежащим образом согласуется и гармонирует с вышеупомянутой верой.»
 
А потому следует отвергнуть и отбросить все ритуалы, заклинания, освящения и тому подобную суету со всеми их пустыми основаниями. Истинный краеугольный камень есть основание, которое должны мы объять лишь сердцами своими, то есть всё, что проистекает из Священных Писаний, света Природы и источника Истины.(Парацельс Теофраст. Магический архидокс., М.1997, С.76.)
Вот здесь мы обнаруживаем точку смыкания нефилософского по многим критериям учения Парацельса с философией в ее настоящем смысле, а не только в том своеобразном значении, которое придает ей сам Парацельс. Оказывается, даже имея предметом своего интереса природу, воспринимаемую в непосредственном опыте, можно сохранить целостный взгляд на мир, придать знанию определенную завершенность, что давало бы основание говорить о его истинности.
 
Чтобы выполнить это условие, нужно ввести единый принцип, который позволяет осознанно охватить многообразие мира, привести его к общему началу. И он должен сам иметь родство с природой, а не привноситься в нее извне, ведь тогда опытное знание подгонялось бы под заранее ожидаемые результаты. В истории астрономии, которая когда-то была философской наукой, мы можем отнести это к системе Птолемея, когда создавались совершенно искусственные объяснения причин отклоняющегося движения планет по своим орбитам.
Итак, с одной стороны, исходный принцип целостности должен быть столь же непосредственным в отношении природы, как и опытное знание о ней. Соответствующая ему познавательная способность должна родиться в нашей душе «сама собой», естественным, то есть природным путем. С другой, он должен соответствовать истоку всякого единого взгляда на природу, который должен тем самым находиться вне природы и на который указывал Парацельс в двух первых принципах. Действительно, если у меня даже наличествует способность свести воедино многообразие мира, то необходимо еще твердое основание такого действия. Им и оказывается вера, то есть убеждение в том, что Бог уже сотворил мир как единую реальность, что именно в Боге наличествует основание такого единства и философу, остается лишь уяснить, понять его для себя с помощью уже моей, человеческой способности, которая тем самым «гармонирует с вышеупомянутой верой».

 Такая способность должна выступить в качестве посредника между Истиной и опытом, когда опыт становится истинным (сводится в единую систему), а Истина проявляет свою силу в опыте. Этой способностью и оказывается воображение. Так, по крайней мере, можно нам не то чтобы реконструировать реальный ход мысли Парацельса, дело вряд ли вообще выполнимое, но наметить точки схождения его мероприятия с общефилософской картиной ситуации, когда многообразие, «разлёт» природы, данный человеку в опыте, превозмогается первенствующим источником нашего познания.

Что касается воображения, то введение этого принципа можно действительно назвать философской заслугой Парацельса, так как здесь указано на такое действие сознания, которое действительно способно синтезировать разнообразные чувственные впечатления, что не дано способности пассивного восприятия. Такое восприятие может устанавливать лишь простую очевидную связь между предметами, но характер этой связи выявлен не будет. Иное дело воображение, способность установить связь в душе ещё то того, как она обнаружится в природе. Здесь опять можно вспомнить о знаменитом опыте Архимеда. Относительно легко связать в сознание вес тела с объёмом вытесняемой им жидкости. Но чтобы установить связь между солнцем, золотом и человеческим организмом и на основании этого лечить болезни, что мы находим в «Магическом архидоксе» действительно требуется воображение больших масштабов, простое наблюдение здесь уж никак не позволяет сделать вывода о зависимости, притом необходимой зависимости.

 Воображение, таким образом, с одной стороны, целиком как мы говорили, погружается в природу, при том до такой степени, что отождествляется Парацельсом с ней; так, он спрашивает: «Что же такое природа, как не философия?». То есть знание является продолжением жизни самих предметов. С другой же стороны, воображение меняет представление о самой природе, так как самой по себе природы, взятой в ее материальном, чувственном смысле как простой совокупности окружающих нас вещей совершенно недостаточно для приведения ее же, природы в единство. Поэтому воображение оказывается одновременно и природной и духовной способностью, благодаря чему проявляется связь между чувственным и сверхчувственным. Именно благодаря своей духовной основе воображение способно соединить, воспринимать как единое нечто с физической точки зрения совершенно разнородное. Например, здоровье человека и расположение звезд.

Мы говорим здесь о философской заслуге Парацельса прежде всего в перспективе дальнейшего философского развития взгляда на способность воображения, соединяющей на первый взгляд несоединимое. Прежде всего, чувственное и сверхчувственное. Наибольшую реализацию эта перспектива получит у уже упомянутого нами великого немецкого философа Иммануила Канта и других представителей немецкой классической философии Что же касается того вида, который она приобрела непосредственно у Парацельса, то о философии в ее настоящем значении конечно же говорить не приходится, никакой философской логики мы здесь не обнаружим. Отсутствует важнейшая для философа обязанность самоконтроля, постоянной проверки и ограничения вводимых понятий, только в этой взаимной «причастности» мыслей и состоит возможность построения системы. Один ее элемент должен логически вытекать из другого. Так, и у Канта воображение займет свое, пусть очень важное, но определенное место в системе знания. Не то у Парацельса, здесь воображение поистине всесильно. Любое его действие вследствие единства духовного и физического в акте воображения может иметь не только внутренние, но и внешние следствия.

Вот, что пишет он, например, о распространении эпидемической болезни. «Сколь мощным действием обладает воображение и как оно достигает точки своего собственного возвышения и экзальтации, можно увидеть на примере эпидемии чумы, когда воображение отравляет более нежели любой заражённый воздух. Против него не поможет никакое противоядие, ни Митридата, ни от ядовитых укусов, ни иное спасительное средство. Пока такое воображение не исчезнет и не изгладится из памяти не поможет ничто. Воображение столь скорый бегун и разносчик, что не только перелетает из дома в дом, с улицы на улицу, но так же весьма стремительно проносится из города в город и из страны в страну. Посредством воображения лишь одного человека чума может перенестись в какой-нибудь цветуший город и умертвить там тысячи и тысячи людей… Чума переходит от одного к другому, доколе не распостранится по всему городу или стране. А посему полезно держаться подальше, и не столько из-за испорченного и заразного воздуха - ибо заражает она не воздух (как утверждают некоторые невежды),- сколько из-за того, чтобы не видеть проявлений чумы, способных заразить сознание_» (Там же, с. 110-112).

 Заражение эпидемической болезнью тем самым есть прежде всего, как пишет сам Парацельс, заражение сознания страхом перед ней. Заразительность страха проявляет себя и на войне, когда к гибели приводит не сама опасность, а страх перед опасностью. Потому такого рода действие воображения преодолевается в тех же пределах сознания и тем же действием воображения. Тот, кто хочет стать «добрым солдатом» по словам Парацельса пусть «сосредоточит свой ум и воображение на каком-нибудь выдающемся и отважном военноначальнике или полководце, таком как Юлий Цезарь или коими были другие римляне. (Там же,113)

Никто сегодня не станет отрицать связь между психическими процессами и человеческим организмом, рассматриваемым как физический объект.. Парацельса в этой связи и считают едва ли не предшественником психоанализа. Но психоанализ, хотя сам и не являющийся философией всё же — теория, так или иначе подчиняющаяся философским критериям, систематичности, ясности и определенности вводимых понятий. У Парацельса же ничего подобного нет, его воображение всесильно, в нем мир приобретает какое-то фантастическое единство всего со всем. И эту свою идею Парацельс реализует на практике, демонстрируя (ведь он знаменитый врач), что человек как микрокосм, будучи включенным в природу как макрокосм может заимствовать из нее жизненные силы. В природе действуют те же духовные силы, что и в человеке. Эти силы можно призывать на помощь посредством определенных действий.

Железо, например, не просто определенный природный элемент, металл, как отнеслись бы мы к нему сегодня, а носитель духа Марса, некоего планетарного существа, и во всеобщей связи вещей он оказывается родственным тем, с которыми его связь устанавливается воображением. «Теперь можно сказать о духе Марса, который являет собой более плотную и легковоспламеняющуюся смесь элементов, чем другие субстраты, стоящие выше его. Но дух Марса наделён большей плотностью, нежели другие металлы, он не так легко плавится и растворяется в огне, как прочие, следующие за ним» (Там же. 36).

Далее Парацельс приводит ещё ряд отличий от «духа Марса», Но интересен вывод. «Следовательно, если он таким образом действует в металлах, это показывает, что он должен давать тот же результат и в телах людей. Он сопротивляется, особенно когда его употребляют для неудобной болезни, и ужасно болезненно действует на телесные члены. Тем не менее, когда его прикладывают к ранам, не превосходящим его по степени, он их промывает, очищает и пр.. (Там же, 36-37) Единая духовная основа различных веществ позволяет осуществлять трансмутацию — переход элементов природы друг в друга. Действия алхимика, возгонка, дистиляция, прокаливание и т. д. очищают элементы в том смысле, что избавляя их от ненужных и случайных примесей, доводит до совершенного духовного состояния, но опять-таки это состояние в природе неотрывно от определенного физического тела; таковым является философский камень», называемый Парацельсом «вечным и совершенным элексиром» (Там же. 321).

Это вещество способно облагораживать металлы, возводя их на высшие духовные ступени, быть лекарством от всех болезней и т. д. Что же касается вообще того всеобщего знания, подлинной «философии», которую должен осуществлять алхимик, точнее, врач, он же «философ (одно с другим здесь не очень расходится), то вот какова его по Парацельсу логика. «Что такое искуссность врача? Это если он знает, что полезно нечувствительным невоспринимаемым вещам /и что им противно/ что морским чудовищам/ что рыбам/ что зверям приятно и неприятно/ что здоровье и нездоровье: это искуссные вещи/ касающиеся естественных вещей. Что ещё? Благословение от ран и их силы/ откуда или из чего они беруться/ что, кроме того есть Мелозина/, что есть Сирена/ что есть Пермутацио, Трансплантацио и Трансмутацио / и как охватить совершенным разумом: что над природой / что над родом / что над жизнью/ что есть видимое / что невидимое/ что даёт сладость и что горечь/что такое смерть/ что полезно рыбаку/что кожевнику/ что дубильщику/ что красильщику/ что кузнецу по металлу/ что кузнецу по дереву/ что должно быть в кухнях/ что в подвале/ что в саду/ что принадлежит времени /что знает охотник / что шахтёр/…/что делает мир/ что причина духовного/ что мирского/ что даёт каждое сословие/ что есть каждое сословие/ в чём истоки каждого сословия/ что такое Бог/ что такое дьявол/…/что в женщинах /что в мужчинах/……/почему один цвет тут /другой там/ почему благополучие / почему отсутствующее: и как почвящённость эту отыскать во всех вещах».
 (Цит. по Юнг Карл. Собрание соч. Дух Меркурий М. 2007, С. 169).

Столь великое нагромождение столь разнородных предметов представляет собой действительно титаническую попытку объять все сущее и утвердить в этом знании свое собственное бытие. Осуществление этой попытки и есть как мы говорили, по Парацельсу философия. «В философии находится познание /всего земного шара/ посредством практики. Ибо философия не что иное/ как практика земного шара, или сферы…Философия изучает силу и свойства земных/ водяных вещей потому я говорю тебе о философии/ что одинаковым образом в земле / и в человеке есть философ. Ибо есть философ земли /есть- воды ит.д. ( Там же, с.181). В такой практике и поднимается человек до вершин своих возможностей, становится соработником Бога, выполняет ту часть вселенской работы, которую Бог оставил человеку.

Это вообще одна из центральных идей Ренессанса, «лихорадочной» деятельности его гениев: человек как бы доводит мир до такой степени совершенства, до которой его не довел сам Бог. Отсюда известное приближение человека к Богу, сокращение дистанции между Творцом и творением, которая ясно осознавалась в средневековой мысли.

Парацельс говорит, что истинный творец мира конечно же, Бог, в которого человек обязан верить и молитва к Которому всякий раз говорит, что человек не является первым лицом в бытии. Это благочестие Парацельса сочетается в то же время с необузданностью его воображения, соединяющего все со всем и практически изменяющего мир на том основании, что если Бог допускает верующему человеку так действовать, то ничто не сможет уже удержать порыва такого делателя. Парацельса обвиняли в магии, колдовстве, его ненавидели враги, которые лечили людей методами, которые нынче назвали бы традиционными, например, настоями трав, всевозможными пилюлями. С точки зрения Парацельса такие врачи ничего не понимали в медицине, он публично высказывал в их адрес всевозможные нелестные вещи, вплоть до того, что называл их ослами. Такие по Парацельсу мнимые врачи напрасно пытаются найти причину болезни в теле человека, она вне его. Настоящий врач должен быть алхимиком, чтобы заставить металлы воздействовать на пораженные органы, должен быть астрологом, чтобы воспользоваться при лечении нужным расположением звезд. Человек действительно становился здесь единым со вселенной, микрокосмом в макрокосме.

 В число рецептов Парацельса входило лечение с помощью металлических пластин - медалей, на которые наносились магические знаки и которые следовало носить на местах тела, соответствующих заболеванию. Вот, например, рецепт против спазм: «Из Солнца, Луны, Венеры и Марса сделай сплав и выкуй из него пластину. Затем в час Сатурна после захода Солнца изготовь печать. А потом, в час Юпитера награвируй это иероглифы и знаки, а слова в час Солнца.

Повесь медаль в час Солнца, когда оно зайдёт.
Из упомянутых металлов сделай также кольцо, выбей на нём те же самые знаки и сразу повесь на левый мизинец. Всё это необходимо проделать в указанный день и час. (Парацельс Теофраст. Магический архидокс С.203).

  Современному человеку, пользующемуся той самой традиционной медициной, да и вообще «современно мыслящему» все это может показаться в лучшем случае странным. Но Парацельс достигал грандиозных успехов в своей медицинской практике, память о нем живет до сих пор. Кто-то относил успехи лечения к магнетической силе его личности. Но адаптировать «философию» Парацельса к привычным ныне вещам не наша задача. Нам лишь важно показать, как действительно философская по существу заявка его деятельности (схватить мир как целое) оборачивалась нефилософским образом ее осуществления. Философия не может вмещать в себя ни магию, ни алхимию, ни астрологию прежде всего потому, что правила эти оккультных дисциплин не подлежат критике, осмыслению.

Здесь не властен вопрос «почему», так как не действует то самое вопрошание, самопроверка и критика, внутренний спор мыслителя с собой, с тем, что ты говоришь, без чего философии нет. Маг или алхимик должен принимать смутные интуиции, свои или наставника, некое извне вдруг возникшее указание без сомнений и вопросов. «Делай так - и всё получится». Как будто рукой человека водит какая-то неизвестная ему сила, по отношению к которой он только исполнитель и не имеет никаких прав, в том числе на вопрос «почему». Тем самым он получает некоторое знание, «философию», но вопрос об отношении этого знания к Истине остается открытым.

Отсутствует то, что всегда отличает любое знание от философского — несоотнесенность с первичным, с первосущим. Остается лишь знание порядка действия, но не исток этого порядка. Такое знание часто приводит алхимика к успеху. Он как будто бы действительно заглядывает в некие сферы, которые закрыты для обычного человеческого опыта. Успех врачебной практики Парацельса тому свидетельство. Сегодня многие, повторим, объясняют это его гипнотической силой, способностью внушать больным, что применяемые средства обязательно приведут к выздоровлению. Но такие объяснения мало что объясняют. Сама ссылка на гипноз — часто простой способ замять настоящий разговор. Разговор же может быть продолжен только в метафизическом ключе, так как в феномене Парацельса мы можем выделить по крайней мере, следующие философски существенные вещи.

 Во-первых, природа должна пониматься исключительно как единое целое, только тогда становится очевидной возможность восстановления ее отдельных элементов, потерпевших тот или иной ущерб, прежде всего человеческого организма как микрокосма Природы. Во-вторых, такого рода целое вообще не может мыслиться вне своего духовного основания. Ведь только благодаря духовному началу тот же определённый металл оказывается связанным с определенной планетой и человеческим организмом одновременно. В-третьих, в восстановлении этой целостности и приведении ее к высшему порядку ведущая роль принадлежит самому целителю, так называем мы его, соединяя в этой фигуре астролога, алхимика и врача. Он действует с санкции и при помощи Бога, в которого верит и если его вера искренняя, может надеяться, что им не руководят и не превращают в свою игрушку инфернальные силы.

Этот целитель, однако, может быть назван нами философом лишь в кавычках, так связь между употребляемыми им названиями, символами, именами, которыми он обозначает свои неожиданно возникающие интуиции, совершенно не прояснена. Здесь все отдано на откуп воображению, действующему совершенно произвольно. Когда читаешь тексты Парацельса, то невольно вспоминается архаическое, мифологическое сознание, где все связано со всем и во все переходит. Однако эту аналогию не следует перенапрягать. как В отличие от мифа, стихии, растворяющие в себе собственную позицию человека, которой ничего не может изменить в ходе происходящих событий, целиком подвластен судьбе, здесь мы сталкиваемся с автономной фигурой целителя, способного действовать по своей воле, хотя и на основании хаотических и непродуманных интуиций. Эта фигура, уже вкусившего свободы и узревшего свет Истины человека.

 Здесь еще один повод близко сопоставить Парацельса с фигурой философа, но лишь затем, чтобы тут же развести их. Индивидуальная позиция Парацельса переходит границы философского самобытия, так как последние всегда соотнесены с самобытием другого философа. Речь философа всегда есть ответ на речь другого. Поэтом собственно она и должна быть ясной, чтобы быть понятой другим или по крайней мере, соотнесенной со смыслами другого. Так, понятие «форма» у Аристотеля соотносима с понятием идеи у Платона, поэтому открывается возможность их логического сопоставления. У Парацельса же между многими употребляемыми им символами, например, Ареса и Аквастра провести настоящее понятийное различие оказывается невозможным. Часто они обозначают одни и те же природные стихии.

 И это внутри его собственного учения. Надо ли говорить, насколько вырастают сложности, если выходить за границы последнего. Итак, отметив, что сама фигура целителя интересна и имеет свою метафизическую перспективу, следует всё же сказать, что в исполнении Парацельса она приобретает совершенно причудливые и варварские формы (характерно, что Парацельс даже свои лекции намеренно читал на немецком языке, считавшемся тогда простонародным, а не на латыни).

 Парацельс — живая гениальная натура, действовавшая с одной стороны безоглядно и рискованно, с верой в то, что именно этого и хочет от него Бог, но с другой стороны, всё же с оглядкой, так как им безусловно признаётся существование вышестоящей над ним, Парацельсом инстанции. Фигура, ключевая для своей эпохи, которую мы не можем просто отодвинуть в сторону, на основании того, что он, называя себя философом, не был им в классическом образе науки. Ведь напротив, именно благодаря наличию подобных «неклассических фигур» мы можем прояснить существенные черты самой классики. Если с философией в его лице нам не очень повезло, то все же теперь мы можем лучше почувствовать, как следует отличать собственно философию от феноменов с тем же наименованием и более того, совпадающих с ней в существеннейших чертах и в то же время в ряде существеннейших черт с ней расходящихся.

Сопоставляя учение Парацельса с теологическими системами Средневековья, можно отметить одну важную вещь. Философия смогла не только сохраниться, но и дать новые плоды внутри богословских построений благодаря действию знаменитого принципа Ансельма Кентерберийского: «верую, чтобы понимать», что можно истолковать как рассуждать, мыслить, и двигаться по свободной дороге философии. У Парацельса подобная исходная формула звучала бы скорее как «верую, чтобы воображать», свидетельство чего мы и находим в его деятельности.

Зададимся, однако, вопросом смог ли Парацельс что-либо изменить в порядке вещей, например, сделать своё представление о философии господствующим в образовательном и культурном смысле? Разумеется, нет. Отринутая деятелями Возрождения Схоластика достаточно скоро обрела свои новые формы в картезианской метафизике. Медицина так же осталась в русле классических традиций. Парацельс запечатлел себя в истории как фигура заметная, сильная, но маргинальная. Старая школа взяла своё и это будет происходить всякий раз, когда на сцену выдвинется очередная личность, решившая переделать наконец мир или человека в соответствии с какой-нибудь интегративной моделью.

Summary

It is attempt in article to find cultural-historical sources of modern searches of complete knowledge, in particular of integrated approach of Кenneth Wilber.

View of Kenneth Wilber is treated by its supporters as the certain anew carried out synthesis of the major achievements in so areas as philosophy, science and practice.

However the rightful place of the integrated approach in knowledge and practice sphere can be defined having addressed to oeuvre of K. Wilber’s predecessor – Theophrastus Paracelsus.

Basic ideas of Wilber with corresponding historical amendments already were observed in culture of the Renaissance.

The view of Paracelsus at knowledge synthesis meant in a reality an exit of frameworks of as philosophy, and of science too to marginal area.

Limits of this scheme Wilber does not overcome.

ИВАНОВ Олег Евгеньевич – доктор философских наук, профессор, проректор Института богословия и философии, автор книг «Самосознание как основа метафизики», «Метафизика в богословской перспективе».